Сообщений в теме: 60

[шалфей]

Забытая радость

«Исчезнувшая культура» («РОГ» № 33, 2013) о содержании певчих птиц в домашних условиях.

Иллюстрация из архива редакции

Меня тоже не миновало это увлечение. Перечитав дома весь, прямо скажу, скудный запас книг, я записался сначала в школьную библиотеку. Ею заведовала Татьяна Васильевна, строгая дама, которая блюла нашу нравственность, поэтому с 1 по 4 класс мы могли читать только книги, стоящие на соответствующих стеллажах для младшего школьного возраста. Поскольку очень скоро и они были мною проглочены, ей пришлось выдавать мне книги с других полок. Так я впервые познакомился с книгой Модеста Богданова « Из жизни русской природы», а главы «Беседы о певчих птицах» и «Птицеловы» я прочитал с особым вниманием. В школьной библиотеке нашлась также брошюра об изготовлении снастей для ловли певчих птиц.

Через неделю в моем самодельном садке уже скакала пара синиц, вскоре выпущенных из-за сварливого характера. К большой моей радости, следующей добычей стал снегирь, но из-за моего неумения обращаться с птицами он погиб. Это надолго охладило мой пыл к содержанию птиц, но только не жажду к чтению о них. Вскоре выяснилось, что о певчих птицах написано не так уж и мало. И прежде всего это книга Л.Б. Бёме «Жизнь птиц у нас дома». А одной из лучших книг о наших крылатых любимцах считаю «Певчих птиц» уральского писателя Николая Никонова. Описание видов пернатых в ней начинается с полевого жаворонка.

Близко с этой птицей мне посчастливилось познакомиться в МПМТ у Владимира Гавриловича Гусева, автора, к слову сказать, многих книг об охоте, собаках и птицах («Животные у нас дома», «Певчие птицы в доме»). В начале марта 1982 года мы с ним сидели в его подсобке рядом с аудиторией и рассуждали о проблемах российского собаководства, точнее, рассуждал Владимир Гаврилович, а я его внимательно слушал, прихлебывая чай. Был чудесный солнечный день, по карнизу окна весело стучала капель. За моей спиной стояла небольшая вольера и несколько клеток с птицами, которые весело щебетали, что, несомненно, способствовало нашему благодушному настроению. Неожиданно за моей спиной раздалось настолько мощное и красивое пение, что я чуть не выронил чашку из рук. Ощущение было такое, что мы находимся посреди симфонического оркестра: разговаривать можно было, только крича друг другу в ухо.

Вдоволь насладившись моим искренним восторгом от пения птицы, Гаврилыч, как звали его друзья, накинул на клетку плотную ткань, и пение прекратилось.
— Ну, что это за птица? — хитро посматривая на меня, спросил он.

Я не мог дать внятного ответа, помянув, растерявшись, и соловья, и певчего дрозда.
— Жаворонок это, — насладившись моим смущением, произнес Гаврилыч.
Я не верил своим ушам. Тот самый жаворонок, пение которого я с детства слышал? Никогда бы не подумал, что так ярко и сочно звучит его пение в небольшой комнатке. Милая птица жаворонок — вешний голосочек!

Владимир Гаврилович очень советовал мне прочитать рассказ Н. Минха «Братья-феврали», в котором рассказывается о братьях, охотниках за жаворонками, что я впоследствии и сделал. Твердо уверен, что этот рассказ должен прочитать каждый будущий охотник, чтобы почувствовать гордость за простого русского человека.
Особое место в жизни народа всегда занимал соловей. Достаточно вспомнить знаменитый романс Алябьева, чтобы понять это. Николай Минх посвятил этой птице два рассказа — «Соловей» и «Княж-соловей», написанный с тонким юмором и душевной теплотой, чего нам в наше время так не хватает.

Большими любителями соловьиного пения были многие русские писатели, о чем упоминал в своей статье В. Колбин. И.С. Тургенев, зная о любви своего друга С.Т. Аксакова к певчим птицам, писал ему: «Посылаю Вам, любезный и почтеннейший С.Т., как любителю и знатоку всякого рода охот, следующий рассказ о соловьях, об их пенье, содержанье, способе ловить их и пр., списанный мною со слов одного старого и опытного охотника из дворовых людей. Я постарался сохранить все его выражения и самый склад речи.

Лучшими соловьями всегда считались курские; но в последнее время они похужели; и теперь лучшими считаются соловьи, которые ловятся около Бердичева, на границе; там, в пятнадцати верстах за Бердичевым, есть лес, прозываемый Треяцким; отличные там водятся соловьи. Время их ловить в начале мая. Держатся они больше в черемушнике и мелком лесе и в болотах, где лес растет; болотные соловьи самые дорогие. Прилетают они дня за три до Егорьева дня; но сначала поют тихо, а к маю в силу войдут, распоются. Выслушивать их надо по зарям и ночью, но лучше по зарям; иногда приходится всю ночь в болоте просидеть. Я с товарищем раз чуть не замерз в болоте: ночью сделался мороз, и к утру в блин льду на воде намерзло; а на мне был кафтанишка летний, плохенький; только тем и спасся, что между двух кочек свернулся, кафтан снял, голову закутал и дыхал себе на пузо под кафтаном; целый день потом зубами стучал. Ловить соловья дело не мудреное: нужно сперва хорошенько выслушать, где он держится; а там точек на земле расчистить поладнее возле куста, расставить тайник и самку пришпорить, за обе ножки привязать, а самому спрятаться да присвистывать дудочкой, такая дудочка делается вроде пищика. А тайничок небольшой из сетки делается, с двумя дужками; одну дужку крепко к земле приспособить надо, а другую только приткнуть и бечевку к ней привязать; соловей сверху как слетит к самке, тут и дернуть за бечевку, тайничок и закинется. Иной соловей очень жаден, так сейчас сверху пулей и бросится, как только завидит самку; а другой осторожен: сперва пониже спустится да разглядывает, его ли самка. Осторожных лучше сетью ловить. Сеть плетется сажен в пять; осыпешь ею куст или сухой дром, а осыпать надо слабо; как только спустится соловей — встанешь и погонишь его в сеть; он все низом летит ну и повиснет в петельках. Сетью ловить можно и без самки; одною дудочкой. Как поймаешь соловья, тотчас свяжи ему кончики крылышек, чтобы не бился, и сажай его скорее в куролеску — такой ящик делается низенький, сверху и снизу холстом обтянут. Кормить пойманных соловьев надо муравлиными яйцами, понемножку и почаще; они скоро привыкают и принимаются клевать. Не мешает живых муравьев в куролеску напустить: иной болотный соловей не знает муравлиных яиц, не видал никогда, ну, а как муравьи станут таскать яйца, он в задор войдет и станет их хватать…»

К сожалению, давно забыт такой русский писатель, как Илья Александрович Салов, сотрудник «Отечественных записок» М.Е. Салтыкова-Щедрина. Его рассказ «Соловьятники» повествует о нравах, царящих в среде дельцов от соловьиного промысла тех лет. Прочтешь его, и кажется, что с 1880 года, когда он был опубликован, не прошло более 130 лет: уж больно похожи на нашу современность характеры героев и концовка рассказа.

Как знать, может, пройдет лет десять реформ в охотничьем хозяйстве и простому российскому человеку охота станет не по карману. И тогда, как в былые времена, мы будем приучать выдержке и терпению, знанию повадок птиц своих внуков не на ружейной охоте, а лежа в засаде недалеко от «тайника», как делали наши прадеды много лет назад. И все будет как на картине Василия Григорьевича Перова «Птицелов», и забытая радость вновь вернется к нам.
Василий Колбин

[Никохот]

шалфей, спасибо.

[Константин.tgn]

http://az.lib.ru/s/s...ovyatniki.shtml Добрый вечер.Сейчас читаю с удовольствием.

[ваня]

Константин.tgn (10 Октябрь 2014 - 19:35) писал:

http://az.lib.ru/s/s...ovyatniki.shtml Добрый вечер.Сейчас читаю с удовольствием.

Интиресный рассказ.

[шалфей]

Альманах "Охотничьи просторы".
ОХОТА НА ПЕВЧИХ ПТИЦ

Среди различных видов охот есть одна совершенно забытая в нашей литературе. А меж тем, как всякая настоящая охота, она имеет свою историю и традиции, вкусы и направления. Это — охота на певчих птиц. Держание птиц в клетках уже издавна называлась охотой, а люди, водившие певчих птиц, — охотниками. Вот эти-то охотники и забыты нашей современной литературой, а ведь в свое время на страницах классического русского журнала «Природа и охота» всегда отводилось место охоте на певчих птиц. (По изданию И. С. Тургенева. Петроград, типография Глазунова, 1915, т. X. «О соловьях».)
Замечательный охотник и недооцененный орнитолог, настоящий писатель — И. К. Шамов, выпуская в 1876 году первым изданием свою книгу «Наши певчие птицы», на титуле ставит в скобках «из записок московского охотника». Отмечали охоту на певчих птиц и наши великие писатели. Так, в одном из писем к Сергею Тимофеевичу Аксакову Тургенев писал: «Посылаю Вам, любезный и почтеннейший С. Т., как любителю и знатоку всякого рода охот, следующий рассказ о соловьях, об их пении, содержании, способе ловить их и пр., списанный мною со слов старого и опытного охотника из дворовых людей. Я постарался сохранить все его выражения и самый склад речи».
«Хороший соловей, — читаем мы в этом замечательном рассказе, — должен петь разборчиво и не мешать колена, — а колена вот какие бывают:
первое: пулькание — этак: пуль, пуль, пуль...;
второе: клыкание — клы, клы, клы, как желна;
третье: дробь — выходит, примерно, как по земле разом дробь просыпать;
четвертое: раскат — ттррррррр...;
пятое: пленькание — почти понять можно: плень, плень, плень;
шестое: лешева дудка — этак протяжно: го-го-го-го-го и там коротко: ту!
седьмое: кукушкин перелет. Самое редкое колено; я только два раза в жизни его слыхивал — и оба раза в Томском уезде. Кукушка, когда полетит, таким манером кричит. Сильный такой, звонкий свист;
восьмое: гусачок — га-га-га-га... У малоархангельских соловьев хорошо это колено выходит».
Старые охотники прекрасно знали различные напевы по губерниям. Во времена Тургенева и в начале нашего века славились курские соловьи, потом сменили их черниговские и волынские. Теперь же ценятся калужские, их предпочитают соловьям подмосковным.
В старину любимой птицей был соловей. За хорошую птицу «по охоте», певшую «без помарок», платили большие деньги. Ловят именно соловьев и дедушка с внучком на известной картине Перова. Старый опытный охотник лежит на земле, подсвистывая соловью. Зорко и внимательно следит за повадкой птицы и мальчик. Рядом с ними на земле стоят клетки и кутейки. Время написания Перовым его «Птицеловов» падает на годы наивысшего увлечения соловьиным пением. В те годы и И. К. Шамов пишет свой вдохновенный очерк о соловьях. Вот как он описывает один из трактиров, где потолки были обычно увешаны клетками с соловьями и другими птицами и куда съезжались охотники выслушивать курскую «каменовскую птицу».
«Со всех концов Москвы, как будто на храмовой праздник, шли и ехали охотники послушать эту чудную птицу. Большая зала трактира, где она висела (у малого Каменного моста, трактир Выгодчикова), день и ночь была набита народом. Тихо, не произнося громко слова, сидели охотники за чайными столиками по двое, по трое и с замиранием сердца ожидали того часа, когда запоет знаменитая птица. И лишь только клетка начинала слегка колыхаться, т. е. птица начинала беспокойно бегать по жердочкам, «злиться», перед тем как запеть, — взоры всех слушателей обращались на клетку. И при первом звуке, когда птица произносила прием и за ним песню, — каждый охотник как бы застывал на месте, весь обращаясь в слух... Невыразимо чудные песни оглашали всю залу... охотники млели и тряслись от восторга... Но когда кончала птица песню, страшный, беспорядочный шум поднимался в трактире, каждый от избытка чувств стучал чем-нибудь по столу, кричал одобрения или хлопал ладошами». (И. К. Шамов. Наши певчие птицы. М., 1910, 3-е издание, стр. 57. Примечание. Записано со слов современника известного охотника Парфения Семеновича, жившего в 1880 г. в Бабьем городке.)
Обычай держать птиц на потолках в трактирах дожил до революции. Хорошо помню и я трактир «Франция» на Трубной площади. Я был в то время подростком и каждое воскресенье бывал на знаменитой «трубе», кстати сказать так верно и бесконечно тонко описанной А. П. Чеховым. (А. П. Чехов. «В Москве, на Трубной площади». Собрание сочинений. ГИХЛ. М., 1954, т. II., стр. 220.) Бывало, не дождешься воскресенья, чтобы рано утром отправиться на трубу. Едешь на трамвае со стороны Петровских ворот и вот уже издалека видишь сплошную массу людей. Как ужасно интересно затеряться в этой толпе, увидеть что-то новое. «Труба», как и всякий иной рынок, имела свои законы и обычаи, своих постоянных и приезжих «болельщиков»: седовласых настоящих охотников и дилетантов. Охотники, в зависимости от того, какую они водили птицу, также делились на «канареечников» и «щеглятников», любителей зябликов, жаворонков, юл и т. д., или же охотников без особой привязанности к какой-нибудь определенной птице, но водивших только «охотничьих» птиц.
Я уже очень скоро, в детстве, из первой ступени перешел во вторую. Это означало, что я перешел от простейших птиц: чижей и щеглов, чечеток и снегирей — к птицам, достойным, так сказать «большой охоты», ценившимся по тем или иным их песенным особенностям. Я уже покупал птиц не подешевке с возов, а у птичников в палатках, после прослушиванья, «с голоса». Как-то мой приятель сказал мне: «Ты все еще ходишь по рынку, а я вот был в трактире “Франция”; вот где собираются настоящие охотники, только там и можно настоящих птиц услышать». Затащил он и меня как-то в этот трактир. Было светлое февральское утро. Яркие солнечные лучи пробивали густые клубы табачного дыма. Было очень чадно и шумно и, тем не менее, гул человеческих голосов не мог заглушить множества птичьих голосов.
Прошло много лет, но впечатления детства всегда очень сильны и ясны. Помню серого дрозда, который вставлял свои редкие, но полнозвучные строфы, и зяблика, гремевшего на весь зал с громким «росчерком». Уже в те годы позднего детства я стал охотником и начал различать ординарную песню той или иной птицы от хорошей и выдающейся. Я усвоил законы Московской школы охоты — самой строгой и требовательной, до тонкости разработавшей своеобразные каноны пения для каждой из птиц и установившей мерила их оценки. Само собой разумеется, что разработка подобных правил влекла за собою и установление определенных понятий, литературных оборотов, слов и словечек. Особенности Московской школы охоты живы и по сей день, и их надо поддерживать, как всякую живую традицию, рожденную народом и основанную на глубоком наблюдении и знании родной природы. Вот примеры тех требований, какие предъявляются некоторым птицам «по охоте».
Зяблик ценится тисковой, с «Федей», т. е. начинающий свою песню затяжкой со слов: тис-тис-тис-тис, далее переходящий к средней части песни — тю-глю-глю-глю-глю и, наконец, кончающий росчерком «Федя». Всякий, кто радовался самой ранней весне в лесу, знает эту короткую, но чудесную и гармоничную песню. Московские охотники ценят ординарных зябликов, т. е. имеющих одну только тисковую песню, имеющих же и вторую называют «войнушками». Всякие иные песни именуются «простыми» и по охоте не ценятся. Зяблики, поющие примерно так: ти-ти-ти-ти, вить-вить-вить, тев-тев-тев, чвик — называются бормотушками. Если где-нибудь заведется такой бормотун, то вскоре все близ живущие зяблики начинают петь той же песнью. И, наоборот, хороший тисковый зяблик с длинной затяжкой и ясной концовкой — с «Федей» — передает свою песню остальным. Подражательной способностью обладают очень многие птицы, и на этом основано ученичество. Уже исстари к старым, известным своей песнью соловьям подвешивают молодых. Подвешивают и сейчас к хорошим зябликам молодых или даже выкормышей, взятых из гнезда.
Держание полевых жаворонков в клетках тоже имеет свою давнюю традицию. Песнь жаворонка неповторима по своей совершенной красоте. Ведь недаром Глинка перепел ее в своем «Жаворонке». Слушать в поле спокойно песнь жаворонка невозможно. Невольно ищешь глазами невидимого певца и смотришь в синеву неба, откуда беспрерывным потоком льется его вольная, широкая песня. Я люблю больше всего именно эту полевую песню. Птичники говорят о таких жаворонках — «чистое поле» и противопоставляют их жаворонкам свистовым. Приятно слушать и жаворонка, как говорится, ставшего на свистах, повторяющего кряду одно и то же колено по нескольку раз и переходящего потом к новым вариациям свистов. Но все же чисто полевая песня кажется мне совершенней по своему своеобразию и прелести.
Трудно и невозможно бывает в искусстве отдавать предпочтение одному совершенному произведению по сравнению с другим в такой же мере значительным. Поэтому-то нельзя и решить, кому должна принадлежать пальма первенства — полевому ли жаворонку или же лесному (юле). Тот, кто подолгу слушал юлиную песню в жаркий день на широких еловых и сосновых вырубках или же в короткие летние ночи, когда «заря с зарею сходится», тот не забудет никогда этой песни. Она тоже имеет свою своеобразную прелесть, но очень отличную от полевого жаворонка. Жаворонок поет в мажоре, юла — в миноре. Жаворонок строит свою песню на едином потоке звуков, юла же членит песню на отдельные пассажи. Песнь юлы чарует своими россыпями, «стукотнями», как называют их птичники. Юлиная песня по-особенному напевна и нежна; если говорить словами изобразительного искусства, — она графична по тончайшему рисунку ее композиции. Особенно хороши бывают хроматические гаммы в песнях некоторых юл. Прекрасных юл еще недавно я слушал ежегодно по Казанской дороге, близ остановки 42-го километра.
А песнь дроздов! Кто не заслушивался особенно певчих дроздов, стоя па тяге в теплый вечер конца апреля или начала мая. Строй песни серого певчего дрозда очень строг и ясен. Каждая строфа в этой песне отделяется от другой паузой. Певчий дрозд, как правило, повторяет дважды ту же строфу и потом переходит к другой. Сидит птица обычно на самой макушке елки и оттуда на широкую округу «читает свои стихи».
В жизни каждого подружейного охотника бывают незабываемые случаи. Точно так же в биографии охотника по певчим птицам попадаются незабываемые птицы. Говорю «охотника», ибо начинающие держать птиц в клетках, как правило, не различают еще качества песни. Среди птиц же, как и среди людей-певцов, существуют слабо поющие, средние певцы и, наконец, совершенные мастера. Вот таких мастеров высокой песни из серых дроздов я слышал дважды. Один пел у меня в клетке, когда я был еще подростком, другим же я наслаждался, стоя на тяге близ станции Львовская в 1952 году. Среди многих певших здесь дроздов выделялся один. Песнь остальных казалась тусклой, обычной по сравнению с его песней, очень громкой, ясной и построенной в какой-то особенно красивой тональности. Прошло много лет, но я до сих пор помню этих двух чудесных птиц.
Черный дрозд не уступает серому певчему, но строй его песни принципиально иной. Песнь не членится на раздельные строфы, но сливается в одну сплошную песню, состоящую из полнозвучных закругленных свистов, как у черноголовки. Песнь черного дрозда торжественна и вместе с тем с оттенком какой-то грусти; заунывные строфы этого дрозда, доносящиеся издалека в лесу, всегда имеют притягательную прелесть. Однако, выдающихся черных дроздов в Подмосковье я не слышал. Быть может, случайно я не попадал на хороших певцов. Зато я был поражен их пением в первых числах июля 1954 года в парке тургеневской усадьбы Спасское Лутовиново, куда я попал проездом в Крым. Видимо, их не было здесь при Тургеневе, ибо великий поэт птичьего пения, конечно, отметил бы этих замечательных птиц (вспомним хотя бы описание тяги в рассказе «Ермолай и мельничиха»). Спустя неделю я слушал удивительного певца в парке Бахчисарайского дворца. Этого черного дрозда я не могу забыть. Он пел один при полном молчании всяких других птиц, и оттого эта песня казалась еще торжественнее и значительнее. Мне много говорили о пении черных дроздов в клетках, но сам я только один раз слышал хорошую песню черного дрозда у одного из наших крупных охотников Н. П. Яковлева. Птицу эту он вывез выкормышем из района Армавира.
В одном очерке нельзя, конечно, коснуться всех птиц, признаваемых охотниками. Скажу только несколько слов о синицах. Синиц, в особенности больших, знают все; от мала до велика, городские жители и деревенские, подкармливают их на балконах городов, а мальчишки ловят в западни, как только пробуждается у них первая страсть охотника. Но немногие знают, что такая простая и обыкновенная птица, как синица, очень ценится настоящими охотниками с давних пор.
«По охоте» ценятся не только такие песни, какими обладают соловьи или дрозды, но и песни ударные, состоящие из отдельных выкриков. Ведь недаром перепелиный бой уже издавна так ценился настоящими охотниками. Песня синиц и построена именно на подобных «штуках». Колена эти хорошая птица выкрикивает ясно, громко, в красивой тональности (охотники скажут: светло). Чаще всего большие синицы стучат молоточками (ти-ти-та, ти-ти-та и так до 10—20 слов) или же ю-и, ю-и, ю-и (второй звук октавой выше). Кто из москвичей, проходя по бульварам или мимо нескольких деревьев при первых проблесках «весны света», не слышал этих радостных и бодрых криков синиц!
Маленькие синицы-московки (на рынке, на языке птичников, просто «маленькие») кричат нежнее, тоньше. Обычно это: ти-пи, ти-пи, ти-пи.
Но особую прелесть имеет песня гайки, ценимая за ее дудки. Остановившись на просеке, вы слышите вдруг доносящиеся из глубины елового леса протяжные однообразные свисты: тью, тью, тью, тью... Это гайка кричит дудкой. Очень красив этот грустный, ноющий свист, произносимый в одну ноту, гораздо реже в две — октавой. Попадаются гайки и с другими свистами. Называются они тогда свистовыми и особенно ценятся.
Именно в московской охоте в первую очередь и разработаны были правила пения для каждой птицы и установлен сам состав охотничьих птиц. В этом заключались большие достоинства, но в то же время и недостатки. Во всякой настоящей охоте есть свои условности. Потому-то охотники из молодежи и сейчас знают тисковых зябликов, гаек с дудкой и т. д. В этом сказывается сила и устойчивость бережно оберегаемой традиции. Но плохо, когда искусство подменяется ремеслом, когда правила вытесняют живое ощущение природы, когда настоящее знаточество в птичьем пении превращают в штамп. Традиция живет только тогда, когда к ней относятся творчески. Потому-то в одну эпоху любят одних птиц, а в другую — других. Со временем менялся и самый подход к песне. Многому содействовали в этом отношении и наши ученые-охотники, написавшие хорошие книги о птицах: в прошлом — М. Н. Богданов и Д. Кайгородов, в советскую эпоху — Л. Б. Беме и А. М. Промптов. (М. Н. Богданов. Из жизни русской природы. С.-П., 1889; Д. Кайгородов. Из царства пернатых. П., изд. Суворина, 1917; Л. Б. Беме; Жизнь птиц у нас дома, изд. Моск. о-ва испытателей природы, 1951. А. Н. Промптов. Птицы в природе, Учпедгиз, 1949.) Кайгородов был подлинным поэтом. В нем сочетались научные интересы орнитолога с настоящим охотником. Он был далек от признания только ограниченного круга птиц «по охоте». Природа слишком обширна и многолика, чтобы искать в ней только одни самоцветы и не любоваться другими. Всем, например, памятны те вдохновенные строки, какие посвятил Кайгородов зарянке, садовой малиновке, варакушке и другим птицам, не входившим в состав охотничьих птиц по представлениям и традициям старой, строгой, но вместе с тем и слишком ограниченной Московской школы охоты. ...Я пишу этот очерк у себя дома, за письменным столом, и меня беспрерывно отвлекают песни пеночки и двух варакушек, взятых мною только что на птичьем рынке. Пеночка-весничка недаром так называется. Весна расцветает тогда, когда лес оглашается флейтовой песенкой пеночки. Эта песнь очень проста и невыразимо прекрасна. Мне очень запомнился один из вечеров на тяге конца апреля 1951 года. Было тепло, пели, как всегда, певчие дрозды, зарянки и зяблики; пеночек не было слышно весь день, хотя по всем приметам они должны уже были прилететь. И вдруг на соседнем дереве запела сразу полным голосом пеночка, и вторая в отдалении, и весь лес наполнился в течение каких-то минут их пением. Пеночки только что прилетели и сразу же наступила другая весна. А варакушки! Эта птица особая. Пожалуй, красивее ее нет в нашей природе. Синий зоб варакушки весною до того ярок, что любой самый синий лазурит на солнце кажется тусклее. Песнь варакушки не имеет той законченной гармонии, какую имеет зяблик или пеночка, серый дрозд или юла. Но зато как она интересна, как много говорит воображению охотника! Варакушка перенимает чужие песни и перефразирует их по-своему. Я особенно люблю слушать их песню у себя дома поздней осенью или зимой. Вот варакушка крикнула бекасом при его подъеме — чиркнула, вот засвистела куликом, когда он весною падает на воду, вот защебетала ласточкой...
Я заговорил уже о Калитниковском колхозном рынке, называемом обычно птичьим, ибо по воскресеньям здесь торгуют певчими птицами и клетками, аквариумами и рыбами, всяческими кормами и рыболовными принадлежностями. Птичий рынок — это съезд охотников, ибо сюда съезжаются по воскресеньям охотники не только с разных концов Москвы, но и из других городов; съезжаются, чтобы купить птицу, запастись кормами, присмотреть клетку, но больше всего для того, чтобы повидать охотников и поделиться новостями охотничьей жизни. Такой «клуб» нам нужен, ибо охота в нашей стране в большом почете. Охотник — человек безгранично любящий природу, следовательно, безгранично любящий просторы нашей великой Родины. Птичий рынок ныне известен далеко за пределами Москвы. Охотники из Ростова привозят сюда степных жаворонков (джурбаев), туляки осенью и веснами доставляют жаворонков и юл, щеглов и реполовов. Соловьев привозят из калужских лесов, а также с Волги и из Полесья. У кутеек с соловьями стоят охотники — старые и малые. Идут длинные и шумные разговоры; болельщики советуют выбрать не того, а этого соловья. А торговец — сам охотник, еще вчера лежавший на земле и следивший за птицей у лучка, ловит из кутейки для приятеля меченого соловья. «Этот специально для тебя ловлен, — скажет он, — густым и низким голосом кричит и дробью рассыпает».
Птичий рынок интересно понаблюдать со стороны. Все чаще стали посещать его кино- и фоторепортеры, их привлекает вид охотников и азарт, с каким они выбирают птицу по охоте. Все больше и больше стали серьезно заниматься записью птичьего пения. Записи эти нужны и для кинокартин, и для научных и охотничьих целей. Так открываются перед современным человеком новые возможности для охоты на певчих птиц.
Этот вид охоты имеет свои старые и замечательные русские традиции и свое большое будущее.
Павлов В.В.

[Алексей Кукушкин]

Доброго времени суток всем! Попался в интернете интересный, душевный рассказ. Решил выложить здесь.

Птицелов

Серёга с детства любил певчих птиц. Учась в сельской школе, он с нетерпением ждал воскресенья, чтобы уйти в лес ловить этих пернатых вокалистов. Лес находился километрах в двух от села. Там было много, подготовленных Серёгой, для этого мест, но больше всего он любил небольшой подлесок, заросший молодыми ольхушками, где птицелов ловил чижиков. В самом его центре он расчистил точёк для тайника – небольшой сети для ловли птиц, надеваемой на колышки, заранее вбитые в землю, а метрах в десяти за деревом соорудил шалашик. Осенней порой чижи летели со стороны леса, который находился метрах в двухстах, в этот подлесок полакомиться ольховыми шишками и утолить жажду в небольших лужах. Тут-то и поджидал их Серёга со своими сетями и манным чижиком. Самочек и молодых самцов, называемых сераки, он не накрывал, а, если и крыл, то сразу же отпускал. А вот матёрых жёлто-зелёных самцов с чёрными шапочками на голове, отличающихся звонким пением, он долго караулил и, если удавалось их поймать, получал адреналин, который сродни охотничьему или рыболовному. Пойманных птиц он долго разглядывал, проверяя, известные всем птицеловам приметы качества вокалиста. Из всех пойманных чижей, Серёга оставлял у себя только тех, которые были «в копеечку», то есть, чтобы под клювом на горле у птицы было тёмное круглое пятнышко, называемое копеечкой.
Мать Серёги была против занятий сына, но поделать ничего не могла. Клетки всегда были чистые, корм и воду Серёга менял каждое утро, а учёба в школе давалась ему легко, и нареканий от учителей было немного. По дому и хозяйству сын тоже помогал. Отец работал ветеринаром в колхозе и допоздна пропадал на вызовах, и Серёга был незаменимым помощником. В конце концов, мать смирилась с его страстью, а потом и сама часто любовалась пёстрыми щеглами или красногрудыми снегирями, которых приносил сын. Она замечала, что обсидевшиеся птицы узнавали Серёгу, а некоторые даже брали корм с его руки, но стоило к клетке подойти чужаку, как они пересаживались в самые дальние и безопасные углы клеток.
Воскресений птицелов ждал всегда с нетерпением, но даже эту свою страсть он мог отодвинуть на задний план, если нужно было делать какое-нибудь дело по хозяйству. Например: копать картошку или пилить с отцом дрова.
В их селе многие ловили птиц, но больше всех преуспел в этом старик Игнат Матвеевич. Он знал птиц и мог безошибочно определить их по голосу, полёту и повадкам. Серёга часто заходил к нему, разглядывая клетки с чижами, коноплянками, щеглами, и долго разговаривая о премудростях их общего любимого дела. Матвеич благоволил Серёге, хотя он считался на селе дедом хмурым и нелюдимым.
- Вижу, - говорил старик, - что ты, Сергун, человек добрый и надёжный. Птиц знаешь и любишь, а это, ой, как много значит!
Вот помру я завтра скоро – бери моё хозяйство себе! У тебя оно будет в надёжных руках.
И он обводил добрым взглядом стены своей избы, на которых висели клетки с птицами.
- И тайник мой бери себе! – продолжал он.
- Тайник не возьму, - качал головой Серёга. – Он рублей пятнадцать стоит! Да и большой он для меня. Я им не успею накрыть-то… У меня свой хороший! Я его под свою руку делал. Целый месяц челноком вязал.
- Как знашь, как знашь… - вздыхал старик.
Потом он вскидывал голову, приподнимался с табурета и горячо втолковывал:
- Ну, продашь его в городе на птичьем рынке! Сапоги себе новые купишь или спинджак!
- Не умею я торговать… - махал рукой парень.
Старик разводил руки, бессильно опускался на табурет и вздыхал:
- Куды ж его девать-то? Вещь дюже хорошая! И стоит таких деньжищ!
Птиц ловили осенью и зимой. Лето и весна были временем, когда пернатые строят гнёзда, выводят птенцов, и ни один птицелов не позволит себе выйти в это время на промысел, разве что соловьятники. Те ловили соловьёв всю весну, но не позже первой недели мая. Надо сказать, что соловьятников на их селе не было.
Ранней весной на Благовещенье птиц выпускали из клеток. Этот ритуал Серёга тоже любил и ждал его. Он оставлял на лето только по одной птице каждой породы, чтобы осенью снова идти с ними на ловлю.
Однажды, приехав на зимние каникулы к бабушке в районный городишко, Серёга зашёл в гости к своему дяде, такому же заядлому птичнику. Долго разглядывал он дядькиных клестов, зябликов, московок, прислушивался к их голосам, как вдруг увидел в самом дальнем углу клетку со щеглом. Щегол был немного крупнее обычного и имел такой благородный вид, что Серёга сразу же влюбился в эту красивую птицу.
- Откуда это у тебя? – еле выдохнул он вопрос, не сводя взгляда со щегла.
- Осенью понцами поймал в Шиновке, - гордо ответил дядька, наблюдая за остолбеневшим племянником.
- Кто это? – снова прошептал Серёга.
- Это – щегол-березовик! – улыбнулся тот. – Слыхал про таких?
- Слыхал про берёзовых щеглов, - кивнул парень, - но не видел их.
- Ну, вот и посмотри! – засмеялся дядя. – Сколько у простого репейного щегла перьев в хвосте?
- Двенадцать, - ответил племянник.
- Верно! – кивнул дядя. – А у березовика – четырнадцать! Хороший щегол, но гордый. До сих пор не запел. Дааа, знает себе цену.
- Дядь, продай мне его! – взмолился Серёга. – Сколько скажешь – столько заплачу!
- О! О! Сколько скажешь! – передразнил он племянника. – А если я мильён скажу?! А?! Где деньги возьмёшь? То-то! А, если честно, не могу я продать такое чудо, Серый! Выбирай любую другую птицу – подарю! Даже две или три!
Серёга покачал головой:
- Нет, не надо…
Помолчав немного, дядька тронул парня за плечо:
- Ладно. Бог с тобой! Идём!
Зайдя в комнату, он указал на клетку, которая висела ближе всех к печке. В клетке пара лимонных канареек кормила в гнезде птенцов.
- Вот, - сказал дядя, - подрастут молодые, и выбирай любого – дарю!
Серёга снова отрицательно покачал головой.
- Они по двадцать пять рублей стоят каждый! – удивился дядька. – «Овсяночного» напева! Бери за даром!
- Нет… - грустно улыбнулся Серёга. – Я держал пару таких, но не доглядел однажды – кошка слопала! Мать ругала меня… А теперь не хочу. Мне наши птицы ближе…
Дядька расстроился.
- Ну, соловья моего возьми! – снова уговаривал он. – У соловья песня в двенадцать колен! Ты сам подумай! Двенадцать!
- Нет, - отказался Серёга. – С насекомоядными птицами хлопот не оберёшься, хотя, кто может петь лучше соловья!
- Вот и я про это! – обрадовался дядька. – Он у меня сиделый – год уже живёт. Бери вместе с клеткой. В ней потолок мягкий, а прутья деревянные, чтобы он не разбился…
- Нет, не возьму я его, - сказал племянник. – Червей мучных для него надо выращивать или покупать… Возни невпроворот!
- Ладно… - вздохнул дядя, - Бери березовичка!
- Нет, не надо, дядь, - улыбнулся Серёга.
- Как не надо?! – изумился тот.
- Так не надо! – пожал плечами парень. – Ты и сам их любишь не меньше моего! Верно?
- Верно-то – верно, но возьми, хоть кого-нибудь…
- Не надо! – отрезал Серёга и ушёл.
На дядьку он не сердился и так же, как и прежде, уважал и любил его, но красавец щегол не выходил из головы ни на минуту.
Вернувшись после каникул в село, Серёга первым делом направился к Игнату Матвеевичу. Старик рассказал ему всё, что знал о березовых щеглах и добавил, что видел осенью пару таких у Старого Пасека.
- Там берёз много – вот там и попробуй их взять, - заключил старик. – Я в своё время несколько на Старом Пасеке поймал, а двух на Салекове.
В эту зиму Серёге не повезло. Он ловил чечёток, снегирей, и, конечно же, щеглов, но все они были репейными. Если не считать хохлатой синицы и князька, которых Серёга накрыл первый раз в жизни, и подарил Игнату Матвеевичу – интересного ничего не попалось.
Летом, снова навестив дядьку, Серёга узнал, что березовик так и не запел. Он, как и в первый раз любовался им, а дядька всё уговаривал его взять щегла себе, но парень не согласился.
Осенью Серёга снова охотился за призрачным березовиком, но всё безрезультатно.
В один из солнечных дней тёплой золотой осени, он ловил чижей на своём любимом месте в ольховом подлеске. Погода выдалась сухой, воды не было, и птицелов рядом с садком, где сидел манный чижик, положил большой кусок старого зеркала. Вскоре манный чиж запел, услышав пролетающих мимо собратьев. Серёга спрятался в шалаше и весь превратился в охотника. Чижиная стая, повинуясь стайному инстинкту, села на деревьях вокруг тока и, перекликаясь, спускалась всё ниже и ниже к тайнику. Неопытные серачки и самки несколько раз были уже в опасной зоне у приманки, садились прямо на зеркало, но парень не крыл их и всё ждал, когда сядет жёлтый красивый самец. Тот спускался всё ниже, но всякий раз, когда оставалось меньше метра, он чего-то пугался и взлетал на дерево. Затем всё повторялось ещё и ещё. Но Серёга был опытным птичником, и терпения ему было не занимать. Вдруг прилетела стая синиц и набросилась на приманку и зеркало, распугав при этом всех чижей. Птицелов сплюнул с досады и, дёрнув за верёвку, накрыл несколько синиц.
Между собой птичники называли синиц каргушками и считали их бестолковыми птицами. Эти желтогрудые подвижные птички в природе легко идут на контакт с человеком. Особенно в зимнее время синицы залетают в форточки домов, берут на улице корм с руки, но стоит посадить их в клетку, как они становятся самыми неудобными в домашнем обитании жильцами. Никогда не обсидится и не станет ручной эта красивая птица. Будет всегда дичиться, ссориться с другими птицами и бояться человека.
Серёга распутал из тайника одного самца и окольцевал его маленьким кусочком зелёной проволоки, которая была спрятана в шалаше специально для этого случая. Осмотрев внимательно лапку птицы и убедившись, что кольцо не помешает ей в дальнейшем, он выпустил её. Синица улетела, громко возмущаясь.
На селе у каждого птичника для окольцовки синиц был свой цвет проволочек. Серёга нашёл рядом с колхозной мастерской около метра проволоки со светло зелёной изоляцией и решил, что ею и будет кольцевать синичек, предупредив всех знакомых птицеловов о своём цвете колец. К примеру сказать: у Игната Матвеевича был белый цвет, у соседа Генки – красный, у Егорова Вовки – голубой, у Степаныча – бледно розовый…
Достав из-под сетки вторую синичку, Серёга заметил, что она уже окольцована белой проволокой. Он улыбнулся и, окольцевав другую лапку, посадил птицу в садок.
«Покажу Игнату Матвеевичу, - подумал птицелов, - порадую!»
На лапке следующей синички уже было кольцо зелёного цвета. Серёга снова улыбнулся, окольцевал вторую лапку и отпустил пичугу. Надев кольцо на лапку последней маленькой синички лазоревки, он вдруг услышал щебет одинокого щегла. Серёга вскинул голову и увидел, что на макушку ольхи сел крупный щегол и запел. Это был березовик – сомнений не было. Он пел около минуты, а потом вспорхнул и улетел. Птицелов долго провожал взглядом свою мечту, забыв, что в руке бьётся окольцованная синичка. Отпустив её, он стал собираться домой.
На следующий день, придя домой из школы, и, переделав все необходимые дела, Серёга направился к Игнату Матвеевичу.
- А!!! Сергун пришёл! – радовался старик. – Проходи, проходи в избу! И с сумой явился, знать подарок старику принёс?
- Нет, не подарок… - улыбнулся парень.
Он достал садок с синичкой и показал Игнату Матвеевичу.
- Аааа! – протянул дед. – Старая знакомая! И к тебе попалась! Что за птица… Эых!
Старик махнул рукой.
- Ну, тогда не разувайся – пойдём в сад её выпустим.
Они пошли в сад, где у Игната Матвеевича на одной из яблонь висел западок, в котором так же билась попавшаяся синица.
- Ещё одна каргушечка вляпалась, - покачал головой старик. – Вон белая проволока лежит. Окольцуй её, Сергун, и выпусти.
Отпустив обеих синичек, они присели на лавке под старой рябиной.
- Вы посадили? – спросил Серёга указывая на красные гроздья ягод.
- Я… - кивнул старик. – Знал, что старость подкрадётся, а снегирей, чижей, да свиристелей чем кормить, окромя семечек? Вот и дождался… Ноги совсем слухаться перестали. Вон те заросли репейника тоже не вырубаю – для щеглов берегу…
- Щеглов… - задумчиво протянул Серёга. – Я вчера в подлеске видел одного…
- Одного? – улыбнулся дед. – Значит березовика.
- Березовика, - кивнул тот.
- Совсем потерял ты покой с этим березовиком, - сказал старик и потрепал парня за волосы.
Потом добавил:
- Поймаешь ты его тогда, когда думать про это забудешь! Понял?
- Понял… - улыбнулся Серёга. – А у вас какая птица любимая?
- Соловей, конечно! – вскинул руки Игнат Матвеевич. – Только мне его содержать теперь не под силу. Жаворонков люблю слухать, овсянок… У меня даже говорящий скворец был!
- Говорящий!.. – оживился парень.
- Да! Давно это было… Все приходили поглазеть на него, а я дюже бранился. Карахтер у меня и сейчас не сахар! «Чего, - шумлю им, - бельмы вытаращили! Так-перетак!» А этот скворушка повторял за мной всю похабщину! И откедова в природе такие чудеса берутся? – пожал плечами дед.
- А куда же он делся? – спросил Серёга.
- Продал я его в цирк! – махнул рукой старик. – Бес попутал! Приехали ко мне с городу двое на машине блестящей. «Так и так. Мы, - говорят, - с цирка, любезный. Прослышали о вашем питомце и хотим его у вас купить.» Я ни в какую! А они, как сумму назвали – у меня враз дрожжи к голове прихлынули!.. Ё-моё! Сергун, я таких деньжищ отродясь в глаза не видывал!.. Продал скворца, а потом цельную недель пил горькую! Стыдно мне было тогда, аж жуть! И теперь стыдно, как вспомню про то! Как протрезвел через неделю – помчался в город скворца обратно выкупать, а цирк уже уехал… Я с досады снова запил и просадил все деньги.
Игнат Матвеевич замолчал, а потом снова заговорил взволнованным голосом:
- Вот тебе мой наказ, Серёжа! Никогда не торгуй птицами! Они – чудо, подаренное на радость нам! Они – братья наши меньшие, если хочешь! Часть того мира, который человек поганит безбожно! И горе тем, кто не осознаёт этого!
Старик замолчал, тяжело дыша. Молчали оба.
- Игнат Матвеевич, - тихо проговорил Серёга, - меня в школе учительница перед всем классом отчитала за то, что я ловлю птиц…
- Глупая она – твоя учительница! – снова повысил голос дед. – Что она понимает?! Ты спроси её про охотников, про рыболовов. Любой лесоруб – по её мнению – палач! И грибник тоже! Природу любить надобно! И относиться к ней бережно. Мы с тобой вносим свой небольшой вклад в это дело. Осенью птиц ловим, весной – отпускаем. А ты спроси её, твою учительницу, сколько птиц выживает лютой зимой? То-то! И нечего ей всякую лабуду говорить, да ещё перед всем классом!..
В этот год счастье так же не улыбнулось Серёге. Березовика он не поймал.
Летом парень зайдя к дяде в гости наконец-то услышал голос гордого щегла.
- Вот сколько сидел и не пел! – восхищался дядька. – Это ж чудо какое-то!
- Конечно, чудо! – соглашался племянник, вспоминая слова старика.
- А я, грешным делом, уже собирался его отпустить, но боялся, что обсиделся и на воле не выживет, - сетовал дядя. - Благородный красавец! И цену себе знает!
Он снова предлагал Серёге подарить березовика, но тот отказался.
В начале сентября птицелов сидел в засаде недалеко от Татарского вала, сооружённого во времена набегов кочевников на Русь. Ближе к обеду вдруг смолкли все птицы. Даже манный щегол замолчал и забился в угол. Серёга понимал, что это либо к перемене погоды, либо поблизости хищник. Но, сколько он не всматривался в небо, ничего не мог увидеть. Вдруг на садок со щеглом камнем упал скопец. Опешив от неожиданности, Серёга всё же дёрнул за верёвку и накрыл незваного наглеца. Хищник стал вырываться из сети, раскрыв кривой клюв и грозя человеку. Взять его руками было невозможно, и птицелову пришлось слегка оглушить его. Затем, выпутав безвольную птицу из сети, он положил её в сторону и осмотрел садок с манным щеглом. Прутья садка были немного погнуты сильными когтями, а щегол так напуган, что парень решил на сегодня прекратить всякую ловлю. Он пересадил щегла в запасной садок, осмотрел немного пришедшего в себя скопца, собрал тайник и вдруг услышал на одинокой старой берёзе песню щегла. Березовик пел, сидя на самой макушке, и его песня была слышна далеко-далеко. Тут хищник, подпрыгнув несколько раз, взмахнул крыльями и взлетел. Щегол мгновенно исчез в кроне берёзы, оборвав песню, а скопец полетел низко над землёй и скрылся в посадках.
Ударили первые слабые морозы, покрыв лужи тонкой корочкой льда. Серёга снова сидел на одном из своих приготовленных мест и ловил реполовов. Вдруг он отчётливо услышал с верхушки дерева песню березовика. Птицелов быстро подбежал к току, размешал тоненький лёд в воде, которая была в широкой консервной банке из-под иваси и, прихватив садок с манным реполовом, скрылся в убежище. Долго ждать не пришлось – березовик, томимый жаждой, заметив воду, сел на ток. Накрыв его тайником, Серёга долго разглядывал его и не верил в своё счастье.
Целыми днями птицелов сидел у клетки со щеглом и смотрел на него. Первых дня три березовик бился о прутья и пытался освободиться, но, поняв всю тщетность, успокоился и тихо неподвижно сидел на верхней жёрдочке в дальнем углу клетки. Сердце Серёги сжималось от боли и какого-то невыносимого стыда перед столь благородным созданием.
Однажды, сидя у Игната Матвеевича, Серёга спросил его:
- Что же теперь будет дальше?
Старик тяжело вздохнул и ответил:
- А дальше, Сергун, пустота! Из покон веков на Руси самым страшным проклятием было – пожелание пустоты! Чтоб тебе пусто было! Слыхал про такое?
- Слыхал, - кивнул парень.
- То-то же! Ты долго гонялся за своей мечтой, извёлся весь. А теперьча вот поймал её за хвост, но после этого наступает опустошение! – объяснял Игнат Матвеевич. – Не может человек без мечты и без веры. Никак не может. Так уж устроен он. Теперь у тебя должна другая мечта появиться. Понял?
- Понял, - снова кивнул Серёга.
Всю оставшуюся зиму он ждал с нетерпением весны.
На праздник Благовещения Серёга поднялся рано утром, посадил всех птиц в заранее приготовленные садки и направился к лесу. Весело светило солнце, но было прохладно. Лёгкий ветерок качал верхушки деревьев, и те приветливо качали парню своими ветвями. Войдя в лес, Серёга направился к роднику, который был недалеко от опушки леса. Снег сошёл, и мокрой землёй птицелов перепачкал себе сапоги и штаны. Подойдя к роднику, он напился холодной мутной воды и присел на поваленное рядом дерево. Природа просыпалась от зимнего сна. Птичьим гомоном был переполнен весь лес. На косогорах цвели синие подснежники, а воздух был таким чистым и свежим, что немного кружилась голова.
Серёга достал из сумки садки с птицами и стал их отпускать. Не веря в своё освобождение, пернатые, отвыкшие летать, садились на соседние кусты и деревья, немного придя в себя и пощебетав на прощание, улетали. Серёге казалось, что они прощаются с ним и благодарят за дарованную свободу. Он смотрел им в след и улыбался. Последним, птицелов достал садок с березовиком. Долго он смотрел на щегла, а тот начал снова биться о прутья, пытаясь вырваться на свободу. Парень открыл дверку и отошёл от садка. Оказавшись на воле, радостный щегол взлетел на ближайшее дерево, встрепенулся и исчез в роще.
Целый день Серёга ходил по лесу и любовался его красотами, и лишь к вечеру он направился домой. Было уже темно. Грязь, налипшая на сапогах, мешала ему идти. Всё чаще и чаще птицелов спотыкался и оступался, а дорога была еле видна в темноте.
Только, поднявшись на холм и увидев огни села, он почувствовал, что устал и проголодался, но, не смотря ни на что, Серёга был счастлив.
Вадим Редин
Москва, Кузьминки.
2-5 декабря 2008 г.

[Никохот]

Алексей Кукушкин, спасибо, что поделились! Узнал я и "себя" и деда Игната...
Перевёл в удобочитаемый формат.
Ещё раз, благодарю!

[Алексей Кукушкин]

Никохот (11 Декабрь 2014 - 10:07) писал:

Алексей Кукушкин, спасибо, что поделились! Узнал я и "себя" и деда Игната...
Перевёл в удобочитаемый формат.
Ещё раз, благодарю!

В этом рассказе, на мой взгляд, многие могут узнать себя оглянувшись назад. И еще кое-что пожалуй. Это-мечта. Нельзя без нее. Без нее-пустота...

[Никохот]

Алексей Кукушкин (11 Декабрь 2014 - 10:18) писал:

В этом рассказе, на мой взгляд, многие могут узнать себя оглянувшись назад. И еще кое-что пожалуй. Это-мечта. Нельзя без нее. Без нее-пустота...

Без неё пустота.

[шалфей]

Воспоминания и встречи: охоты и охотники

Тема: Л. Б. Беме. Записки натуралиста


1. Голуби

У нас в СССР, так же как и в других странах, существует особая «охота», людей, занимающихся которой, обычно именуют голубятниками.

Сами они именуют себя или охотниками, или любителями. Голубятники же — это ребята, гоняющие голубей по крышам, единственная и главная цель которых — ловля чужих голубой. Охотники так поглощены голубями, что среди них почти не бывает ни охотников по дичи, ни рыболовов, пи людей, увлеченных другими птицами. К людям, равнодушным к их «охоте» («охотой» любители голубей называют своих птиц), они относятся с сожалением… Об отношении такого любителя к голубям верное представление дает Ч. Дарвин: «Если бы… люди могли знать, какая масса радости и удовольствия получается от пестрых турманов, когда они начинают проявлять свои свойства, думается мне, пи один человек не обошелся бы без птичника с пестрыми турманами…».
При обращении со своими голубями охотники священнодействуют: ««Его местоимение» …серьезный, строгий, берет в обе руки голубя и, подняв, выше головы, начинает рассматривать и при этом хмурится и становится еще более серьезным, как заговорщик…». При оценке качеств голубя охотник берет его в правую руку, пропустив лапки между безымянным пальцем и мизинцем, и, слегка прижав остальными пальцами вершины крыльев, на расстоянии вытянутой руки изучает детали строения и особенности оперения птицы. Затем, переложив голубя в правую руку, также внимательно, приблизив его к себе, изучает его голову, обращая сугубое внимание на «выражение» и цвет глаз, на ширину и окраску век. Для окончательной оценки необходимо еще. пустив голубя на пол, ознакомиться с его «корпусом», манерой держаться, способом опускания крыльев (вислокрылостью) и осанкой. Как видите, требований к птице предъявляется много, и очень немногие из голубей выдерживают эту всестороннюю критику. Если же голубь полностью отвечает требованиям и вкусам охотника, то это настоящая охотничья птица.
Увлечение голубями и голубиная охота имеют свою длинную историю, почти такую же древнюю, как и история человечества. Первые сведения в исторических памятниках о домашних голубях относятся к пятой египетской династии (3000 лет до н. э.). О домашних голубях упоминается в древнееврейских священных книгах. Особенной любовью и почетом голуби пользовались у римлян, и в дошедшем до нас сочинении Варрона (I в. до н. э.), названного своими современниками «отцом сельского хозяйства», ость данные о некоторых птичниках в древнем Риме, содержащих до 5000 голубей. Особенного расцвета голубеводство достигло в Иране и Индии. В Европу из Азии голуби начали проникать со времен крестовых походов, но главным образом в XVI и XVII вв., с развитием мореплавания. Большинство основных современных пород домашних голубей ведет свое начало от предков, завезенных из Индии, Цейлона и Ирана. Своими голубями в Европе славились Голландия и Англия, оттуда начиная с XVII в. голуби понемногу проникали и к нам.
Пород домашних голубей очень много. Ч. Дарвин около ста лет назад насчитывал более 150 пород. В настоящее время их гораздо больше. Все породы домашних голубей могут быть разбиты на четыре группы: почтовых, мясных, декоративных (цветные, или игрушечные, породы) и тонных голубей, отличающихся продолжительностью, высотой и особенной манерой полета. Только последние две группы пород и являются охотничьими птицами в полном значении этого слова.
Я никогда не был голубятником, т. е. человеком, держащим голубей для мальчишеской забавы; в то же время я и не могу отнести себя к истинным охотникам, так как голуби занимали среди моих привязанностей к птицам всегда второстепенные и третьестепенные места. Я просто люблю домашних голубей, как красивых, облагороженных длительным, умелым и внимательным подбором птиц, люблю их за грациозность движений, оригинальную окраску, горделивую осанку и за их бойкий, живой характер, не обнаруживающий никогда прославленной «голубиной кротости»… Больше всего мне нравятся породы декоративных голубей. Необходимо отметить, что наименование этих пород декоративными внесено в русскую птицеводческую литературу сравнительно недавно — в начале настоящего столетия. В старой охотничьей литературе эти породы голубей всегда именовались водными, в отличие от годных.
Я держал в разные годы и иногда в большом количестве самые разнообразные породы водных голубей. Я мог любоваться и миниатюрными, подобранными фигурками чаек, и огромными массивными бухарскими трубачами, и закинутыми к спине головками и выпяченной грудью гордых и качунов, и контрастной окраской наплеких, и замечательно правильным расположением цветов в оперении монахов, ленточных и черно-пегих, и совершенно особенным сложением и манерой держаться при полете персидских голубей-бия. В своих увлечениях голубями я сталкивался с истинными охотниками.
В городе, в котором я жил, самым известным голубиным охотником был Яков Васильевич Дегтярев. Жил он в маленьком домике на краю города. Работал Дегтярев кузнецом на городской электростанции, часто в ночные смены. Весь день и все свободные часы он посвящал голубям. Это был уже пожилой человек с пышными серебристыми усами на почерневшем от угольной копоти и жара лице. Голуби для Дегтярева были страстной привязанностью. Они наполняли все его существование, доставляли ему и радости, и печали.
Живя вдвоем с женой в маленькой комнате, Дегтярев своим голубям предоставлял огромные «жилые площади». Любимые им птицы (к ним относились голуби-бия) жили в немного не достроенной большой комнате пристройки. Помещение это отапливалось. Гонные голуби жили в просторном мезонине над домом. Чайки, таганрогские наплекие и остальные попроще обитали в нескольких голубятнях перед домиком. Голуби Дегтярева были известны в нашем городе всем держащим голубей, начиная от ребят и кончая настоящими охотниками, посещавшими старика, чтобы полюбоваться его охотничьими птицами или подобрать пару своим овдовевшим голубям. В выходные дни домик Дегтярева наполнялся охотниками. На двор выносились из комнаты стулья, любители садились перед голубятнями, голубям высыпали коноплю или горох и часами любовались птицами, делая друг другу короткие, понятные только им одним замечания. Если у Дегтярева появлялся какой-нибудь новый голубь, об этом сейчас же узнавали охотники, и паломничество к старику усиливалось.
Знакомство с Дегтяревым мне, начинающему и неопытному любителю, было очень полезно. Своими советами он постепенно привил мне охотничьи навыки. Через Дегтярева я познакомился также и с другими нашими известными охотниками.
Александр Георгиевич Б. был человеком совершенно другого склада. Одинокий старик, живший в большом собственном доме, имел, единственную страсть и единственное развлечение — своих голубей, свою охоту. В большом дворе дома была выстроена просторная голубятня из кирпича. Перед ней, чтобы куры не пугали голубей, находилась небольшая огороженная сеткой площадка. Александр Георгиевич держал исключительно водных, тбилисских голубей-бия, которых никогда не гонял. Бия, жившие у него, были трех окрасок — красные, желтые (глинистопалевые) и черные белохвостые. Другие в голубятню не были вхожи и не признавались хозяином охотничьей птицей. Голубей было немного, пар 8—10, но все были отменные. (Каждый голубенок после окончания линьки во взрослый наряд подвергался суровой и жестокой оценке; малейший изъян, имевшийся у него, — и каким бы ценным голубенок ни был, он немедленно отдавался другим охотникам. Имея превосходных голубей, признавая только своих бия, он ко всем остальным породам относился пренебрежительно).
У нас в СССР некоторые области, города и районы издавна славятся своей голубиной охотой. Таковы города Поволжья, Ростов, ряд городов Азовско-Черноморского побережья, Москва. В Баку, Тбилиси, Ереване особенной любовью пользуются водные породы голубей-бия; Борисоглебск славится своими космоногими ленточными, Полтава — очень красивыми по окраске и «статьям» полтавскими чернохвостыми. Но в некоторых местностях нашей страны основа голубиной охоты — гонные породы. Эти породы, выведенные уже около ста лет назад, сохраняются по возможности в чистоте и в них поддерживают летные качества.
Если у водных пород охотника интересуют окраска (масть) голубя, его корпус, голова, веки, осанка и манера держаться, то качества гонных голубей прежде всего определяются продолжительностью, высотой, слаженностью полета целой стаи и особыми свойствами некоторых гонных пород, выявляющимися в воздухе. Почти все знаменитые породы наших гонных голубей находятся в Центральной части Союза: в Курске — курские сороки и галочки, в Воронеже — чеграши, или чегравые, в Туле — тульские ленточные и гривуны, в Москве — московские чистые и другие. Кроме, этих отечественных пород, у нас в настоящее время держат много пород иностранного происхождения: гамбургские, польские серебристые, монахи и другие. Особенно славились в старину курские голуби, отличавшиеся замечательными летными качествами.
К гонным породам предъявляются очень серьезные требования, которым удовлетворяют немногие из голубей. «Гонные голуби должны тотчас же по открытии голубятни, как только они вылетели, не садясь предварительно на крышу, взвиться широкой спиралью на значительную высоту и затем носиться нередко целыми часами в виде едва заметных для глаза точек в этих недоступных частях воздушного океана ловкими, уверенными, изящными кругами, выделывая всевозможные повороты. Большинство тонных голубей относится к турманам, летающим группами; их выпускают стайка за стайкой и затем «гоняют»; они должны кружиться, опускаться и подыматься непременно все вместе, тесной стаей; ни один из них не должен отделяться, а тем более опускаться особняком от остальных. Тех голубей, которые летают не группой, а начинают выделывать свои воздушные фокусы с самого начала в одиночку, называют «солистами»…».
Средняя высота полета голубей, установленная на основании изучения почтовых пород, около 150 м над землей. Большинство тонных пород кружится на высоте от 500 до 1000 м, но некоторые стаи поднимаются на головокружительную высоту — до 4400 м! Конечно, при полете на таких предельных высотах голубей можно наблюдать исключительно при помощи бинокля… Летающие часами на значительной высоте, «изолированные» от непосредственной защиты хозяина, гонные голуби очень часто гибнут. Больше всего гонных голубей погибает от нападения хищных птиц. Основной враг лучших летунов — сокол-сапсан, смелый, предприимчивый и сильный хищник. Трудно подсчитать, какое количество знаменитейших по своим летным качествам голубей попало в лапы к сапсанам! Сапсаны «берут» голубя и на очень большой высоте, и, значительно реже, над самыми крышами.
Интересно наблюдать охоту сапсана (или пары этих соколов) на голубей в воздухе. Хищник, издали заметивший летающую стаю, быстро взмахивая крыльями, откуда-нибудь со стороны стремительно несется к голубям. Голуби, панически боящиеся сокола, теряются. Они либо почти по вертикали взмывают вверх, тесно смыкаясь друг с другом, либо, складывая крылья, зигзагами, делая большие острые углы, летят вниз. Сапсан не бьет голубя в стае — ему нужен летящий одиночка. Если птицы держатся кучей, сокол несколько раз подлетает к сомкнутой кучке испуганных птиц все ближе и ближе при каждом броске и, рассчитывая, очевидно, на «психологический эффект» своих нападений, пытается отбить от партнеров какого-нибудь одного неудачника. Когда это удается, хищник отлетает в сторону и затем в стремительном броске бьет добычу. Удар приходится обыкновенно или в основание шеи, или под крыло, или в спину голубя. Сбитый броском сокола голубь, трепеща бессильными крыльями, начинает падать вниз. Сапсан, пролетевший после первого броска по инерции дальше, быстро поворачивается в воздухе, подхватывает падающего голубя и, держа его в вытянутых лапах, несет куда-нибудь в свою «трапезную».
Если же птицы, увидев сокола, врассыпную летят вниз, охота хищника упрощается. Сейчас же, наметив себе жертву, сапсан бросается за ней. Сапсаны — «благородные» соколы. Если при первом броске на свою добычу он, не рассчитав расстояния, промахивается, сконфуженный сокол обычно оставляет этого голубя и устремляется за следующим. Особенно тяжелые потери сапсан причиняет, если бросается на стаю голубей, низко летающую над домами. В этом случае сокол часто не успевает подхватить сбитую птицу, так как охота идет в нескольких десятках метров от земли, и снова бьет вторую, третью и т. д. Голуби, находящиеся в это время в состоянии панического ужаса, вместо того чтобы опуститься на крышу (с крыши, с земли, с дерева сапсан не берет добычи), носятся в разных направлениях в воздухе.
Гонные голуби, летающие на пределах видимости, часто гибнут. Известный курский охотник конца прошлого столетия Н. Благовещенский описывает гибель голубей от перемены погоды: «Лучшие летуны в Курске не умирают своей смертью, а остаются за тучами… Когда голуби поднимаются на страшную высоту, так что приходится прибегать к биноклю, чтобы видеть их, более низкие и в то же время густые облака покрывают их, проходя гораздо ниже летающей стаи голубей… Туча, гонимая ветром, движется, стало быть, и голуби всей стаей будут двигаться с нею…». Такие «покрытые» тучами голуби, теряют ориентировку, залетают от своих голубятен на десятки и сотни километров и попадают в лапы к хищникам, либо их ловят охотники в других городах.
Я держал исключительно водных голубей потому, что у нас на Кавказе особо выдающихся гонных пород нет.
Впервые мне удалось познакомиться с замечательными тонными голубями много позднее, на юге Брянской области, где я видел стаи этих охотничьих птиц, ведущих свое происхождение от некогда знаменитых курских и тульских летунов.
То, что мне казалось маловероятным и к чему я относился, исходя из своих наблюдений на Кавказе, с сомнением, способность голубей летать на пределах видимости по 6—8 часов подряд, — у местных голубей весьма обычное явление. Местные охотники к своим голубям предъявляют только два требования — продолжительность и высота полета и непременное наличие на головах голубей хохлов. Брянские тонные голуби бывают самых разнообразных окрасок, большинство же из них либо чисто белые либо «гривуны», т. е. имеют окрашенные перья на спинной стороне основания шеи…
Проживая в небольшом городе Брянской области, я сперва познакомился, а затем и подружился с одним местным охотником, Петром Дмитриевичем Золотухиным; по отношению к голубям и другим своим качествам он являл «классический» образ любителя голубиной охоты. Оставив работу и перейдя на пенсию в возрасте более 50 лет, он жил привязанностью к птицам, поглощавшей все его время и все его небольшие деньги. Вот эпизод, показывающий, как относился Петр Дмитриевич к своим голубям и что они значили для него.
Во время Отечественной войны Брянская область и город, о котором идет речь, были временно оккупированы бандами гитлеровцев. На второй день после вступления немцев в город на стенах домов появилось объявление коменданта, предлагавшее всем жителям, имевшим голубей, под страхом расстрела сдать птиц в военный госпиталь. Немцы опасались связи населения через почтовых голубей с нашими частями. Петр Дмитриевич не мог даже под угрозой смерти расстаться со своими птицами. В подполье своего домика он прокопал длинную отдушину «для воздуха», как это он мне объяснял впоследствии, и пустил в совершенно темное подполье своих 8 или 10 пар голубей. В этом подвале он продержал свою охоту более года — до освобождения города нашей армией. Голубей он кормил чаще ночами, зажигая им для этого маленькую керосиновую лампу. На мой вопрос, не выдавали ли себя голуби воркованием, Петр Дмитриевич сообщил, что они ворковали только тогда, когда он спускался к ним с кормом, а это делалось после того, как удостоверивались в отсутствии немцев поблизости, и в продолжение всей процедуры кормления домашние стояли на страже у ворот. Но словам Петра Дмитриевича, голуби, жившие полтора года в темноте, сильно разжирели, сделались малоподвижными, но ни разу не неслись и не выводили птенцов и, понятно, потеряли свои летные качества…
Когда я познакомился с Петром Дмитриевичем, у него была небольшая охота, состоявшая из гривунов, о которых я говорил выше. Летали его гривуны замечательно и славились не только на весь город, но и на окрестные города и большие села — в Брянской области голубиная охота в почете. Среди гонных и высоко летающих голубей было несколько не виденных мной раньше. Не отличавшиеся ни фигурой, ни окраской от часто встречающихся голубей красно-глинистой масти, эти голуби обладали совершенно особенной манерой полета. Вылетев ид голубятни и поднявшись большими кругами на довольно значительную высоту, эти птицы останавливались в воздухе на одном месте так, как это проделывают при поисках добычи некоторые хищные птицы, например пустельги, кобчики и сарычи, и, трепеща крыльями, подогнув вперед раскрытые веером хвосты, «стояли» в воздухе по десять и более минут. Как правильно называется порода этих замечательных голубей, я не знаю. Охотник называл ее «стоюнами» и говорил мне, что такие голуби довольно обычны в Гомеле, Новгороде-Северском и других городах северной Украины и Белоруссии.
Весь круг интересов Петра Дмитриевича был сосредоточен на голубях. Он знал не только всех охотников города, но и всех голубей у каждого из них. Знал родословные выдающихся летунов, их историю, хозяев, у которых они перебывали, и т. д. Как и все настоящие охотники, отличался совершенно непостижимым для равнодушных к охоте людей умением отличать голубей друг от друга (таким «глазом» кроме охотников отличаются настоящие зоологи-систематики). Он не только знал каждого голубя по мельчайшим, ему одному известным деталям и особенностям, но и безошибочно отличал своих голубей одного от другого в воздухе на огромной высоте. Голуби приносили Петру Дмитриевичу много радости, были его любовью, но наряду с этим доставляли ему и немало огорчений. То при полетах стаи пропадет молодой и не вполне освоившийся с крышей голубенок, то стая, покрытая тучей, останется в воздухе на ночь, а утром прилетят только жалкие ее остатки…
… Я не настоящий «любитель» голубей, но я понимаю и отношусь с уважением к истинным охотникам вроде Я. В. Дегтярева или П. Д. Золотухина. Это страстное увлечение птицами не возбуждает во мне насмешливого или иронического отношения, а наоборот, заставляет относиться к ним любовно, внимательно и терпимо.
2. Перепела

«Охота криковыми перепелами», «охотники перепелиного боя» в настоящее время встречаются все реже и реже. Этот вид охоты, однако, имел у нас своих страстных приверженцев. За некоторых, именуемых «дорогими», перепелов любители и Охотники платили значительные суммы, ловля перепелов привлекала к себе многих и принадлежала к одному из самых интересных по своей обстановке видов охоты. Вой перепелов всегда вызывает в воспоминаниях чудесные картины нашей родной природы, цветущие весенние луга, колосящиеся поля ржи с синеющими в них васильками, картины близкие и понятные натуралистам, охотникам, всем людям, любящим природу…
Кто из нас, услышав в шумном городе звонкий перепелиный бой, не останавливался на несколько секунд, не прислушивался к нему с улыбкой, не вспоминал в этот момент зеленеющие нивы?
Я впервые увлекся ловлей перепелов еще в молодости. Позднее мне приходилось ловить перепелов и в предгорьях Северного Кавказа, и в пойменных лугах средней полосы СССР — во Владимирской области и в ржаных полях Белоруссии. Где бы я ни ловил перепелов, это занятие всегда доставляло мне огромное удовольствие, даже когда я возвращался домой с пустыми руками. Прелесть перепелиной ловли не в количестве пойманных криковых перепелов, а в самом процессе ловли…
Первые числа июня. Во второй половине погожего солнечного дня я направляюсь к пойменным лугам небольшой речки Колокши, протекающей неподалеку от маленького городка Юрьева-Польского. Поля, по которым я прохожу, в это время очень хороши. Светлая зелень квадратных участков овсов перемежается с темно-зелеными полями клевера, издающими медовый аромат; по сторонам дорожки стеной поднимается начинающая колоситься рожь. Воздух наполнен трелями, стукотней и звенящими переливами песен жаворонков; над посевами, медленно взмахивая крыльями, «проплывают» седые луни; с придорожной ракиты несется почти без всяких пауз однообразное «зень-зень-зень-зень-зи-и» овсянки… Порхают светло-желтые, оранжевые, белые и голубые бабочки, жужжат бесчисленные пчелы, и гудят шмели. После долгого пребывания в городе полной грудью вдыхаю чистый прозрачный воздух с едва уловимым запахом хвои, доносящимся из недалекого леса… Я у места предполагаемой ловли. Ловить еще рано. Присаживаюсь на крутой берег речки и, стараясь не двигаться, наблюдаю за многочисленными стайками пескарей, плавающих у дна тихой заводи. Мое появление сначала напугало рыбок, но так как я ничем не выдаю своего присутствия, они начинают понемногу выплывать из-под защиты покрытых травой берегов и заниматься своими делами. Над Колокшей, трепеща темно-синими крылышками, стремительно проносятся крупные стрекозы, подхватывающие налету комаров и мошек, перепархивают стрекозы-любки. Откуда-то раздается отрывистый, похожий на скрип железа крик коростеля…
Солнце склоняется к западу. Голубовато-зеленые краски неба принимают светло-розовые оттенки. Невдалеке в первый раз пробил перепел…
Обширный луг, ограниченный течением Колокши, еще не скошен и находится в полной весенней красе. Темнокрасные шпажники, белые ромашки и другие цветы почти сплошным ковром покрывают его и расцвечивают яркими красками. Травостой высок, и это обстоятельство удобно для охоты на перепелов. Выбрав подходящее место, вынимаю из рюкзака перепелиную сеть и, расправив, растягиваю полотнище по верхушкам травы луга.
Сети для ловли перепелов плетут из тонких и крепких льняных или пеньковых (суровых) ниток. Ячейки сети делают довольно крупными — около четырех сантиметров в диаметре, с расчетом, чтобы перепел легко просовывал в них головку. Площадь полотнища сети бывает самая различная, но не менее 3 X 2,5 м. Слишком большие сети неудобны, в слишком маленькие перепел может не попасться, обойдя их. Иногда сети окрашивают в зеленый цвет для маскировки, но это зеленение совершенно необязательно. Сеть из суровых неокрашенных ниток, растянутую в траве, бегущий и увлеченный голосом самки перепел никогда не замечает.
Раскинув сеть и проверив, чтобы нигде ее края не касались земли, вынимаю из рюкзака маленькую клетку с самкой-перепелкой, наливаю птице в поилку воду, бросаю немного проса и конопли и ставлю клетку в траву в полутора шагах от ближайшего ко мне края сети. Сам опускаюсь на землю, укрывшись за невысокой кочкой, еще шага за два сзади самки, достаю несколько перепелиных дудочек-«баек» и начинаю ждать. На лугу кое-где кричат перепела. Их немного. Моя перепелочка, перезимовавшая в клетке, выбравшись из темного рюкзака на свет, обирает свои перышки, чистится, охорашивается, выпивает несколько глотков воды и клюет корм, затем, встряхнувшись несколько раз и взмахнув крыльями, вытягивает шейку и начинает свою весеннюю призывную песнь. Проходит некоторое время, самочка с небольшими паузами все время повторяет свою песнь. Видимо, поблизости нет сидящих в траве луга самцов: ни один пока не отзывается на голос моей птички… Совершенно неожиданно, так что я вздрагиваю, шагах в сорока за сетью раздается громкое и высокое «хвать-вать-вать, хвать-ва-вать», из травы с шумом вылетает перепел-самец и летит ко мне. Не долетев до самочки шага три, он шлепается перед ней в траву и оказывается на сети у самого ее края. Под тяжестью севшей птицы сеть опускается, перепел запутывается в ней и начинает биться. Подбежав к перепелу, хочу вынуть его из снасти, но едва я протягиваю к нему руку, перепел сильно взмахивает крыльями, освобождается из сети и быстро улетает вдаль…
Через несколько минут моя перепелочка снова начинает петь. Проходит еще с полчаса. Наконец, сравнительно недалеко из травы доносится глухое «хва-ва, хва-ва», повторяющееся несколько раз подряд. Перепелочка, заслышав приближающегося самца, распушила перышки, присела в центре клетки и время от времени теперь уже как-то особенно нежно поет. Проходит несколько минут. Шагах в десяти за сетью налипаю замечать пригибающиеся травинки. Как будто бы по траве ползет змейка. Змейка все ближе и ближе. На мгновение среди раздвинутых стебельков растений показывается головка перепела. Не добежав шагов пять до сети, перепел останавливается, вытягивает шейку вверх и, исступленно, захлебываясь от азарта, хрипит свое «хва-ва, хва-ва». У него красновато-коричневый зоб, а на светло-сером горле, раздувшемся при крике, ясная продольная темная полоска. Перепелочка снова тихо-тихо свистит. Перепел опускает головку, и снова по траве вьется змейка. Вот начинают шевелиться травинки под сетью все ближе и ближе ко мне. Когда птица переходит середину сети, вскакиваю, бросаю в птицу шапку и богу к ней. Перепел взлетает, запутывается в ячеях сети и бьется в них. Осторожно, чтобы как-нибудь не помять трепещущую птицу, вынимаю свою дорогую добычу.
Посидев еще некоторое время на старом месте, собираю сеть и перехожу поближе к лесу, где, как мне кажется, кричит больше перепелов… Солнце касается горизонта. Начинает темнеть. Над Колокшей в кустах лозняка запевают соловьи. У меня в мешочках уже три пойманных перепела. Над землей ползут темные тени. Видеть змейки бегущих птиц становится трудно. Охота окончена.
В том случае, если манная самочка-перепелка не желает подавать голоса или ее нет, перепелов ловят на специальные манные дудочки-байки. Конечно, ловля перепелов не очень мудрое дело, но при пользовании байками совершенно необходимо обладать музыкальным слухом, чтобы не фальшивить, издавая позывы. При малейшем фальшивом звуке бегущий перепел останавливается, некоторое время молча и не сходя с места прислушивается, а затем убегает. Однажды мы ловили перепелов на лугах у речки Ипуть в Брянской области. Был конец лета, самки перепелов сидели уже на яйцах, и самцы кричали и бегали в поисках своих подруг целыми днями. Однако байки, бывшие у нас, были не «настроены», мы фальшивили, и самцы, отзывавшиеся сейчас же на дудочку, пробегали в направлении нашей сети некоторое расстояние, но ни один из них к нам не подошел.
Самок для ловли берут только «сиделых», т. е. перезимовавших в клетке. Почти все самочки, обжившиеся в клетках и не боящиеся человека, в поле непременно начинают звать перепелов.
Настоящий знаток перепелиного боя, прежде чем поймать какого-нибудь перепела, будет неделями и даже месяцами каждую утреннюю и вечернюю зорю выходить в луга и поля слушать кричащих перепелов. Когда же, наконец, он услышит «дорогого» перепела, то только в этом случае разложит свою охотничью снасть и не уйдет домой, прежде чем не сделается обладателем нужной ему добычи…
В течение своих длительных охот всякого рода я имел, вероятно, до сотни и более перепелов. Большинство из них я ловил сам, некоторых покупал у ловцов. Среди моих перепелов всего раза два были выдающиеся птицы. Действительно замечательную птицу, «дорогого» в полном значении этого слова перепела, я слышал только однажды. Крик этого перепела был совершенно неподражаем. В нем причудливо сочеталась и удивительная мощь звука, и глубокие басовые ноты, и глухая «хрипы».
Часто к тем перепелам, которых ловил весной, я добавлял птиц, пойманных осенью. В сентябре, во время массового пролета перепелов на Северном Кавказе, много птиц ловят на улицах городов и многих также можно взять «руками» из-под стоек собак на охоте. Осенняя ловля помогала мне иметь в достаточном количестве самочек, которых иным способом доставать довольно затруднительно.
Криковых перепелов я всегда держал в обычных перепелиных клетках с мягким, обтянутым материей верхом, а самок и несколько самцов — в просторных садках. Изящные спокойные птицы при таком способе содержания чувствуют себя хорошо, и наблюдать за их поведением, ссорами, беготней и способом «купаться» в песке клетки очень интересно.
В среднеазиатских республиках существует особый вид охоты за перепелами, которая заключается в организации перепелиных боев, одного из самых распространенных видов спорта в Средней Азии. Перепелов в каждом кишлаке жители держат сотнями, и знаменитые бойцы ценятся очень высоко.
3. Певчая птица

Все виды охоты — с легавой собакой «по перу», с гончими по свежей пороше и по чернотропу, из шалаша с подсадной уткой или на весенней тяге лесных красавцев-вальдшнепов — всегда наполнены бесконечным количеством неповторимых, чудесных переживаний. Эти чувства и отразились в мудрой народной поговорке — «охота пуще неволи»; они побуждают охотников мокнуть часами под мелким осенним дождем, промерзать до мозга костей на зимних облавах, усталыми после охоты ждать на каком-нибудь маленьком полустанке ночи напролет попутного поезда. Невзгоды, усталость, огорчения проходят, о них не остается никаких воспоминаний, и только радость, испытанная на охоте, запоминается на всю жизнь. Восстанавливая в своей памяти картины прожитой жизни, описывая охоты и охотников, на одно из первых мест в этих воспоминаниях я должен поставить охоту за певчей птицей… Ни одна охота не дает так много знаний, навыков, умения понимать поведение животных, как ловля птиц.
«Старые птицеловы часто могут пристыдить ученого натуралиста своими знаниями; лес — школа, образовавшая их. Здесь они так долго смотрели и слушали, что у них наконец открылись внутреннее зрение и слух, и они достигли способности понимать язык природы с его тайнами и чудесами… Все они такие милые, задушевные люди, которые невольно приобретают дружбу каждого и для каждого находят слово, хоть простое, но приятное. Это слово они нашли на птичьей ловле; на птичьей ловле приобрели они особую натуру: частица леса вокруг их точка научила этих людей и сделала тем, чем они есть…».
Охотников за певчей птицей надо отличать от просто любителей певчих птиц. Любители певчих птиц находят удовольствие в содержании их в клетках. Они ухаживают за своими питомцами, создают им максимальные удобства. В большинстве это люди, любящие природу, и «уголки природы» они вносят к себе в дом с чижами, снегирями, канарейками. Но это любители. Охотник — человек иного склада и иного тина. Все свободные часы он проводит около своих птиц. Все интересы охотника в часы досуга связаны с его птицами. Он может говорить о них часами, помнит всех птиц, все особенности каждой в течение десятков лет. Он всегда обращается со своими птицами любовно и не находит себе покоя, если какая-нибудь из его птичек хворает…
Охотники за певчей птицей очень редко держат разных птиц. В большинстве в результате долголетней практики по содержанию птиц в клетках охотник «специализируется» на немногих видах певчих птиц и чаще на каком-нибудь одном виде. Среди охотников за певчей птицей есть «юлочники», держащие лесных жаворонков-юлок — одних из самых замечательных наших птиц, «соловьятники», признающие только соловьев, «охотники до дроздов», предпочитающие всем остальным этих птиц, и т. д. Пение птиц всегда в большей или меньшей степени индивидуально. Охотник, знаток напевов какой-либо птички, прежде чем выбрать ее для себя, должен прослушать несколько десятков птиц.
Настоящими «охотничьими птицами» в основном считаются соловьи, юлы, певчие дрозды, черноголовые славки, т. е. птицы, замечательные своим пением. В меньшей степени признаются зяблики, полевые жаворонки и некоторые другие птицы. Охотник, следовательно, охотится за песней птицы. В огромном большинстве объекты охоты — насекомоядные певчие птицы. «Пение насекомоядных птиц характеризуется гибкостью звуков, чистотой и мелодией, что собственно и предусматривается понимающими охотниками; чем богаче такая песня, тем сильпее она потрясает душу, и тем лучше птица», — так пишет о пении птиц один из наиболее известных охотников И. К. Шамов.
Однако в некоторых случаях и птицы, поющие весьма посредственно, но привлекательные по другим качествам, могут быть предметом охоты. Тот же И. К. Шамов пишет: «Чижик был именно другом моим; он и еще большая синица неоднократно заставляли меня поднимать голову в самые трудные минуты…».
Несколько особняком среди охотников за певчей птицей стоят «канареечники», разводящие канареек. Как правило, охотники за певчей «вольной» птицей несколько пренебрежительно относятся к канарейкам, считая их не стоящими внимания и почти не охотничьей птицей. Основание для такого отношения — полное одомашнивание наших канареек. В разведении их нет одного из важнейших моментов охоты за певчей птицей — ловли «вольных» птиц, их приручения, их побуждения к песне в неволе.
Поимка певчей птицы и содержание ее в клетке, — только одна сторона охоты. Не меньшее значение имеет сам процесс ловли «вольных» птиц, постоянные походы в луга, поймы рек, леса и дубравы, сперва в целях выслушать выдающихся певцов, а затем изловить их. Эта сторона охоты, не всегда доступная многим охотникам, живущим в больших городах, вообще наиболее привлекательна. У нас в стране птиц ловят главным образом осенью, зимой и в самом начале весны.
Осень. Ясный день «бабьего лета». Совершенно золотая листва берез, пурпурная — кленов, коричнево-бурая — осин особенно красочна на фоне темно-зеленой хвои елей и голубоватых игл сосен. В воздухе проносятся серебристые нити паутины; еще тепло пригревают лучи солнца. Чудесное время для ловли осенних пролетных птиц. Летят стаи зябликов, чижей, разрозненными группами по опушкам держатся различные виды дроздов…
Глубокая зима. В лесу лежат сугробы снега. Ветви сосен и елей сгибаются под пушистыми комьями его. Маленькие елочки, особняком растущие на опушках, сказочно прекрасны в своем серебристом зимнем наряде. Кое-где на опушках коралловыми пятнами на белом фоне краснеют деревца рябин, сплошь покрытые ягодами. В такие ясные морозные, зимние дни особенно хорошо ловить синиц, клестов, снегирей… Но, конечно, особенно чудесны весенние дни, когда пробуждается природа. Птицелов является свидетелем победного шествия весны, сопровождаемого появлением цветов, первым вылетом бабочек и, самое главное, прилетом птиц. В это время душа птицелова, все мысли охотника, все его интересы поглощены только птицами. При весенних ловлях забываются все невзгоды, заботы, житейские мелочи — охотник живет одной жизнью с природой. Долгие годы спустя вспоминает он неповторимые моменты такой ловли, вызывает из глубин своей памяти картины, виденные им.
http://www.activestu...oty-i-oxotniki/

[шалфей]

Певчие птицы и голуби
Рождественский В. В.

«Туляки блоху на цепь приковали».

(Из тульских народных присловий)

Мои детство и юность прошли в городе Туле, среди рабочих-оружейников, кустарей и мелких торговцев.
В силу конкуренции весь этот люд отличался большой изобретательностью и умением. Русская армия снабжалась, главным образом тульским оружейным заводом. Замки умельцев с головоломными секретами славились на всю Россию. Старожилы помнят, что в Тулу приезжали англичане и, как говорят, предлагали большие деньги за секрет особой закалки стали, но местные патриоты секрета так и не открыли. Тульские самовары, тульские гармоники были известны по всей стране. Да и современный «Баян» родился в Туле.
Было бы неверным, если, вспоминая дореволюционную Тулу и характеризуя тульских умельцев, я не отметил бы их духовной и эстетической стороны, их своеобразного быта.
Туляки — большие любители природы, знатоки ружейной охоты, рыбной ловли удочкой, опытные птицеловы и голубятники.
Вспоминаю, как в старое время мне пришлось летом жить в тридцати верстах от Тулы, в Алексинском уезде. Здесь, на реке Упе, было одно рыбное место, называемое Брусы. Благодаря завалам старыми дубами дна реки, невод в Брусах не применялся, и тут скоплялись большие карпы. Туляки приходили сюда ловить сазанов удочками. Ставились шалаши на берегу реки, и многие тульские рабочие проводили в них свой отпуск.
Рыбак, сделав удобное для сидения место у самой воды, расставлял перед собой веером пять-семь длинных удилищ с лесами из толстой промасленной бечевы или плетеными из конского хвоста: волос в сорок, пятьдесят. На конце лесы — скользящий свинцовый груз, стальной кованый крючок тульской работы; на уровне глубины укреплялся поплавок из сухой куги. На крючок насаживался хлебный мякиш или зажимался в нем кусок конопляного жмыха.
Закинув насадку подальше, бросив приваду так же из жмыха, рыбак терпеливо выжидал серьезных поклевок, не отвлекаясь ловлей мелкой рыбы. Карп считается самой умной, осторожной рыбой. Обычно он не сразу берет насадку, и охотники иногда сидят безрезультатно по нескольку дней. Но вот начинается «бор» (название поклевки (по-тульски)), случалось, поклевки бывали одновременно у нескольких рыбаков, сидящих вдоль берега. У зазевавшегося сазан, попав на крючок, выдергивал иногда удочку, и за ней приходилось плыть. Рассказывали, как однажды такой рыболов, доплыв до средины реки, запутался в бечеве удочки, и пудовый карп, оказавшийся на крючке, утопил его.
Места в Брусах были превосходные и для охотников привольные. По утрам полноводная затихшая Упа отражала золотые зори и опаловый туман плыл по реке, цепляясь за камыши. В заливных лугах страстно кричали дергачи. В предутренней тишине слышны были далекие голоса и постукивающие звуки колес деревенского обоза, который направлялся по большаку в Тулу на базар. Иногда огромный сазан, выскочив из реки, ударял могучим хвостом по воде, сотрясая тишину, и расходящиеся круги колебали прибрежные травы. По вечерним зорям из далеких деревень доносились хороводные песни. Мерцали первые звезды, отражаясь в сумеречных водах. Рыба переставала брать. Зажигались костры, и рыбаки, навещая друг друга, сидели у огня, вспоминая прошлое.
Пожив на такой самодельной даче, тульский оружейник возвращался в город с большим карпом, а иногда без него, но весьма довольный и поздоровевший.
Весной по обочинам больших дорог шли в заповедные места тульских полей и рощ птицеловы с сетями за жаворонками и перепелами. Второго мая (по старому стилю) — по-тульски «соловьиный день» — охотники отправлялись слушать и ловить соловьев. Скитаясь, птицеловы доходили до курских лесов. Соловьи этих мест были известны среди любителей. О замечательных курских певцах знали даже в западной Европе и называли их «восточными соловьями».
Вспоминаю, как летом в тульских торговых рядах купцы, ожидая покупателей, играли в шашки у дверей своих лавок и слушали купленных ими курских соловьев, сравнивая, чей лучше, а проходящие останавливались у рядов, наслаждаясь пением пернатых поэтов.
К осени, когда начинал желтеть лист и созревали сережки на березах, когда поспевшая костяника алела в кустах и белый гриб крепко сидел на опушке леса, вполне выросший молодняк певчих птиц покидал места гнездовий, летних кормежек и, скопляясь в стаи, кочевал по просторам среднеполосной русской природы. В это время тульские птицеловы, главным образом — оружейники, с сетями, с чижами, щеглами, зябликами в проволочных клетках отправлялись на охоту.
На подходящих полянах тульских перелесков птицеловы расчищали тока, расставляли на них сети, которые назывались «тайниками», маскируя, засыпали их сухими листьями и травой. Вешали вокруг взятые ими клетки с птицами, а в середину ловушки сыпали конопляное семя, клали репьи и рябину. Иногда на току пристраивали «шпарку». Это подвижная деревянная палочка, около метра длиной, с поперечиной внизу и веревочными петлями по концам ее. За петли шпарку колышками прибивали к земле. К верхнему концу этого тульского изобретения привязывали чижиху или самку щегла. Подергивая за бечеву палочку, птицелов то поднимал, то опускал ее (по местному «подшпаривал»), заставляя привязанную птицу трепетать крыльями, что напоминало посадку ее на землю. Летящие над лесом щеглы, чижи слышали и видели подманивающих самок. Они стайками садились на ток, а проведенная от тенет к ловцу веревка захлопывала сети.
Пойманных птиц сажали в садки и продавали на птичьем базаре мелким торговцам. Этот базар находился прежде на небольшой площади у старых каменных торговых рядов, около Кремля, и назывался «охотным».
По каменной входной лестнице рядов располагались торговцы птицами с большими проволочными клетками, наполненными чижами, чечетками, снегирями и другими зерноядными. Синиц за их злобный нрав сажали отдельно. По воскресеньям площадь была наполнена народом — торгующим, покупающим и шум голосов слышался издалека, когда еще подходишь к рынку. Толкались здесь птицеловы, голубятники я охотники-ружейники. Кустари продавали клетки, западни, корзины для голубей. В «охотном» рыболов мог купить цельные черемуховые или рябиновые удилища, выправленные в вареном масле. Здесь в промасленной тряпочке оружейник носил стальные кованые рыболовные крючки разных размеров, которые ценились выше заграничных и охотно покупались.
Можно было купить плетеные лесы из конского волоса без узлов. Все — своего изобретения, своей выделки. Иногда среди базарного шума раздавался трехпалый свист: голубятник провожал домой выпущенного, непроданного голубя.
— Сбитня горячего! — выкрикивает продавец.
— Пирогов горячих! Пирогов горячих! — приглашает чревоугодников пирожник.
— Продам турмана! Продам Баташевского! — слышно рядом.
Вот внимание толпы привлекла синица, случайно выскочившая из клетки; сидя на краю крыши рядов, должно быть от радости, она запела таким низким голосом — «дудками» по-тульски, что птицеловы заслушались и стали обсуждать, как бы ее уловить. У стены рядов расположился торговец пряниками, он зазывает проходящих принять участие в своеобразном тотализаторе «охотного» — игре «бить пряники».
— Продам певчего чижа! Продам певчего чижа! — раздается около.
— Ванька, присядь, присядь, чижи летят! — приветствует голубятник птицелова.
— В голубятниках да кобылятниках спокон века пути не бывало! — слышится в ответ.
Обо всем здесь говорится добродушно. Все вокруг деятельно, темпераментно, но без драк: охотничья страсть объединяет романтиков.
Бывая по воскресеньям со старшим братом Николаем, тогда гимназистом, на птичьем базаре, мы мечтали о настоящей охоте, связанной с природой. Правда, школьные занятия не позволяли осуществить этого, но все-таки чижи и щеглы, купленные в «охотном», распевали в нашем доме, и пока это удовлетворяло нас, не вызывая нареканий родителей.
Дом стоял на Старопавшинской улице. Сзади дома был сад с яблонями и ягодными кустами в высокой траве. У забора в переулок старая ива, любимое место синиц, отыскивающих в коре дерева насекомых. Недалеко большая береза, к осени чижи и чечетки садились на нее и охотно обклевывали золотые сережки.
На заборе сада мы прибили деревянный щит и засыпали его землей. На нем устроили ловушку из сети, натянутой на два полукруглых обруча. Один из них был подвижной и захлопывался при помощи веревки, проведенной к ловцу. Ловушка эта называлась по-тульски «лучок», она служила для поимки птиц в городе. В середину лучка насыпалось конопляное семя. Около вешались клетки с птицами, и пролетающие над городом чижи и щеглы стремительно опускались в сад. Бывало около лучка сядет с песней особо желтый чиж с черным пятнышком под клювом, по-тульски — «денежкой». Желая скорее поймать его, я замирал от нетерпения. Иногда среди кочующих попискивающих синиц появлялся черногрудый красавец-самец, который так пел дудками, что у меня, сидящего в кустах, сильнее билось сердце от охотничьей страсти.
Все это, конечно, не очень помогало учению, но, должно быть, тульские охотничьи традиции и любовь взрослых ко всякому пению примиряли родителей с нашими увлечениями.
Пойманных птиц мы выпускали в садовую застекленную беседку с поставленными в ней деревцами, и в солнечный день здесь можно было слушать птичьи концерты. Весело щебетали чижи, всегда заканчивающие свою песенку смешным протяжным, скрипящим звуком. Щеглы разливчато издавали трели. Снегири меланхолично и тихо напевали, напоминая шепот дремучего леса. Лишних пойманных птиц мы продавали в «охотном» или меняли на других, которых у нас не было. Поэтому весной на дворе, над нашими окнами, висели круглые из сети клетки с холщовым верхом. В них кричали перепела, пели звонкую песнь жаворонки, и думалось о цветущих душистых полях.
Время шло, стали другими наши вкусы и увлечения. Голубиная охота сменила птицеловство. С братом устроили голубятню под крышей погреба и завели турманов. Для слаженности их полета в артели мы спугивали голубей несколько раз в день длинным шестом с тряпкой. Они красиво летали кругами, блестя на солнце, а некоторые из них кувыркались или отвесно спускались на хвосте, как говорили в Туле, — «катались», что вносило разнообразие в полеты артели. Налетавшись, турманы садились на крышу голубятни, было радостно смотреть на ленточных, чернохвостных, жарких, палевых. Весной все это гудело, ворковало; голуби находили голубок и в восторге, с хлопаньем крыльев взлетали с крыши.
На фроловской колокольне, самой высокой в Туле, издавна поселился сапсан. Этот пернатый разбойник был грозой голубей. Он врывался в летающую артель, схватывал голубя и, поднявшись вне ружейного выстрела, в когтях тащил свою жертву. Хищник всегда садился с ней на уступе под шпилем колокольни, и перья летели по воздуху. Сокол почти не трогал нашей артели, летающей неподалеку от него, так как голуби были всегда настороже, поэтому мы не терпели ущерба в голубином хозяйстве. Если и случалось, что сокол, залетев высоко, прицеливался к нашим турманам, мы поднимали такой крик и свист, стуча палками по забору, что он летел дальше, чаще за реку, где жили оружейники, большие любители голубиного спорта, а соседи заявляли протест против «героических симфоний», от которых страдали заборы.
Гоняя голубей, было интересно поймать чужого турмана, и это не считалось безнравственным. Если не было установлено условие между нами и соседними голубятниками возвращать пойманных летунов друг другу, мы оставляли голубя себе. Связывали на время ниткой маховые перья его крыльев и приучали к новому месту или же несли продавать чужака в «охотный» ряд. Особенно стремились охотники поймать голубя известного владельца самоварной фабрики Баташева, большого любителя чистопородных турманов. К его артели «подносились» старые летуны, привыкшие к своей голубятне. Их выпускали, надеясь, что они отобьют и приведут домой дорогостоящего турмана.
Продавать голубей носили в особой плетушке или просто за пазухой. При показе голубя обычно держали в руке, просовывая лапки между указательным и средним пальцами. В наше время лобастая голова, маленький клюв увеличивали ценность турмана, при этом его хвостовое оперение должно быть ровно-окрашенным — без единого белого пера.
При удачной продаже голубя, на радостях, тут же занимались «азартной» игрой — «били пряники». Мой партнер по игре предлагал «троить пряники». Они были дешевые и довольно вкусные, назывались «вяземские», хотя пеклись в Туле. Принимая вызов, беру пряник у продавца, вставляю его между согнутыми суставами указательного и среднего пальцев, потом ударяю им по внутренней перегородке ящика торговца, специально для этого сделанной. После одного удара должно получиться три куска. При складывании кусков надо, чтобы между ними не было никаких отверстий. В таком случае я выигрываю — пряник мой, и партнер платит продавцу его стоимость. Играя удачно дальше, накопившиеся куски запихиваю в рот, кладу в карманы, за пазуху и даже в шапку. Второй способ пряничной игры назывался «бить на углы»; здесь в два удара должно получаться четыре угловых куска. В спорных случаях приглашалась экспертиза из наблюдавших игру.
В наше время в Туле не было такого разнообразия видов голубей, как теперь, и оружейники больше водили турманов и чистых. Со временем и мы завели чистых, самые ценные из них назывались «сороки» и «щекастные белопоясые». Чистые привлекали главным образом гармоничностью своего полета. Они, как и турманы, летали круг над своей голубятней и поднимались в то же время отвесно кверху, по тульскому выражению — «стаканчиком». Бывало многие любители так умели их натренировать, что голуби летали всю ночь без посадки, и это почиталось за качество спорта.
С годами у нас скопилась довольно большая артель чистых — пар двадцать. Мы стали настоящими профессионалами и каждую весну радовались новому приросту.
Но всему есть свой конец. Наступило время, когда должны были закончиться наши юношеские увлечения птицами и голубями. Началась учеба в Москве, и пришлось бросить голубятню. Несмотря на это, чувство природы, чувство прекрасного, связанное с пернатыми друзьями, осталось навсегда.
Вспоминаю, как однажды, приехав в Тулу на летние каникулы, я увидел на крыше нашей бывшей голубятни турмана и узнал в нем своего прежнего голубя под названием «Белолобый», с которым мне пришлось расстаться несколько лет назад. Я был обрадован его верностью и удивлен долголетней памятью. Теперь же, когда у нас в Советском Союзе освоены новые виды голубей и среди них почтовые, которые помнят и находят свою голубятню за несколько сот километров, это уже не удивляет, а становится обычным явлением. Разработка у почтового голубя ориентировочной способности, силы полета, потребовали много времени, труда от человека, и этот труд приносит пользу государству.
Помимо всего, важна и эстетическая сторона культурного голубеводства: разнообразные виды голубей должны, как цветы, украсить новые города, помочь человеку ближе стать к природе и найти в ней новые возможности.
http://www.ohot-pros...ntent&task=view

[Алексей Кукушкин]

Любителям хорошей литературы предлагаю почитать:
http://www.rospisatel.ru/konorev.htm

[шалфей]

Прощай, волшебная флейта птицелова!

http://www.vokrugsve...ph/theory/1039/

[Никохот]

шалфей (31 Июль 2017 - 16:47) писал:

Прощай, волшебная флейта птицелова!

http://www.vokrugsve...ph/theory/1039/

Рано прощаться - мы ещё живы!!!

[шалфей]

Никохот (31 Июль 2017 - 16:56) писал:

Рано прощаться - мы ещё живы!!!

Живы то живы. Совсем недавно у нас на рынке было не протолкнуться, а сейчас совсем другая картина.

[vjik]

шалфей (31 Июль 2017 - 16:47) писал:

Прощай, волшебная флейта птицелова!

http://www.vokrugsve...ph/theory/1039/

Народ, не знающий или забывший своё прошлое, не имеет будущего!

[sergeynnov]

Да,здорово всё поменялось после того как страну разрушили.И люди теперь какие-то грубые,тяжёлые из нового поколения( не все конечно,но многие). И на уме одни деньги. Всё можно,если бабки есть.. Разве таким до "Волшебной флейты.." Другие взгляды,другие интересы,другие понятия своих своеобразных ценностей.

[Капитан 315]

Все в жизни вращается по спирали,вернется интерес и в России,компами уже наелись.

[sergeynnov]

Посмотрим конечно, куда спираль закрутится,но пока у нашей молодёжи, даже с трудом этого не наблюдается. С этим надо родиться,это должно быть в крови.На рынках,кто мало-мальски знаком с "флейтой"- всем за полтинник с гаком. Про основной костяк, профи, можно только и сказать "иных уж нет,а те далече". Некому передавать бесценный опыт настоящих Охотников до певчей птицы. Ладно,не без надежды. Жизнь покажет.

[vjik]

sergeynnov (11 Август 2017 - 07:58) писал:

Посмотрим конечно, куда спираль закрутится,но пока у нашей молодёжи, даже с трудом этого не наблюдается. С этим надо родиться,это должно быть в крови.На рынках,кто мало-мальски знаком с "флейтой"- всем за полтинник с гаком. Про основной костяк, профи, можно только и сказать "иных уж нет,а те далече". Некому передавать бесценный опыт настоящих Охотников до певчей птицы. Ладно,не без надежды. Жизнь покажет.

Не всем не всем!